Доктор Гартон - Виктор
*****************************************************************
- Расскажите мне о своей матери?
- Она была лучшей матерью, какая только может быть дана ребенку... Она словно была создана Богом, именно для того, что бы стать матерью - моей матерью... Она была всем для меня (слезы в глазах)... Она была мне лучшим другом, сестрой, учителем и советчиком...
Боже мой, как я ревновал, когда появилась Карина. Каким злым и жестоким, я мог быть с ней… Как обижался на нее… Как обижал ее...
Она все прощала, и не сердилась на меня.
Я думал, что Карина отняла ее у меня. Но нет, она была удивительной… Она находила время на нас обоих, и никто не чувствовал себя обделенным... (помолчал немного и продолжил с горечью)
Никогда не прощу себе… Меня не было с ней, в ее последние часы, минуты...
Я был в Дрездене (смахивает предательскую слезу и шмыгает носом) на конкурсе архитектурных проектов.
16-го должен был представлять свой проект.
А 14-го позвонила Карина и сказала, что маме плохо, ее увезли в больницу. Но в Кладно ей не смогли поставить диагноз, поэтому отправили в клинику…, в Праге, на обследование.
Я бросил все…, я помчался в Прагу.
Я был у нее. Она была очень плоха..., очень.
Она, кажется, узнала меня, но говорила очень странно...
Она называла меня Адамом…
Но даже это не страшно, ведь в свидетельстве о рождении я записан, как Адам Фрай.
Страшно, то, что, она говорила:
- Адам, мальчик мой…
И протянула ко мне руку. Я подошел. Взял ее за руку.
- Позаботься о Викторе…
Меня даже холодный пот прошиб. Но я ничего не сказал, не возразил ей.
- Он теперь остался один. Совсем один… Не сердись на него и не держи зла. Он не виноват... Он хороший, он добрый мальчик. Ты же знаешь…, ты сам знаешь… Он бы мог любить тебя…, если бы не…
Она замолчала и больше ничего не сказала. Потом, посмотрела на меня, погладила по щеке и улыбнулась…
Я вылетел из палаты, совершенно белый, и насмерть перепуганный. Сердце колотилось где-то в ушах, руки дрожали. Я не мог понять, говорила ли она со мной или видела ЕГО.
Помню, что заметался по коридору...
Карина схватила меня за рукав и испугано спросила:
- Вик, что? Что случилось? С мамой что-то?
- Нет, нет, нет… Ничего, - пытался успокоить ее я, а сам трясся, как в лихорадке.
Мы сидели в больничном коридоре.
Карина прижалась ко мне, и сказала, что ей страшно.
А я гладил ее по голове и говорил:
- Все будет хорошо. Все будет хорошо, вот увидишь.
Потом, пришел Грег и я смог оставить ее...
Я был на первом этаже, в кафетерии, когда позвонил Эван и сказал, что мой доклад не удалось перенести, и что, если я не приеду 16-го, наш проект вышвырнут из конкурса. Его даже не станут рассматривать…
Делать нечего, надо возвращаться в Дрезден.
Мама повезли на обследование…
И я поехал, с намереньем тот час вернуться, вне зависимости от результата.
16-го я сделал доклад, наш проект прошел на ура. Мы получили подряд на строительство торгового центра. Приступить к работе необходимо было не позднее 27-го числа. Само собой, бурное торжество, банкет…, я немного выпил. А через четыре часа самолет в Прагу, и билет уже заказан…
Я был у себя в номере, когда позвонила Карина. Она сказала, что мама умерла...
- Сегодня утром. Папа пытался дозвониться до тебя, но мобильный был отключен.
- Да…, я был на конференции, - рассеянно ответил я, - Но как? Как же это?…
Не помню, что произошло потом. Помню, как услышал рыдания сестры…, и трубка выпала из рук…
Провал, провал в пустоту… И огромный провал в памяти. Как бы я не силился, но я не могу вспомнить… Не могу связать воедино, то что было до…, и то, что произошло потом…
Я очнулся в каком-то бунгало с соломенной крышей.
За стеной шум прибоя, и очень жарко. Рядом никого…
Страшно болит голова, в горле пересохло.
Во всем теле какая-то слабость, я даже пошевелиться не в состоянии. Каждое движение дается с трудом и отдает болью в весок.
Делаю попытку приподняться, хотя бы на локтях, и это стоит мне неимоверных усилий. Осматриваюсь по сторонам.
Небольшая комната с маленьким окном, прикрытым прозрачной материей (что-то вроде мелкой москитной сетки). Под самым окном, стол, на нем горка экзотических фруктов и глиняный кувшин. Возле стола, два плетеных табурета. У противоположной стены, два топчана сдвинутых буквой L, и покрытых соломенными матрасами. На одном из них лежу я. Больше ничего нет. Двери, как таковой, тоже нет. Дверной проем прикрыт все той же материей, которая полощется на ветру...
Не нахожу в себе сил поднялся с кровати, поэтому опускаюсь обратно и закрываю глаза. Через пару секунд открываю глаза, оттого, что на мое лицо капает вода.
Вижу Адама, он стоит надо мной и улыбается.
- Я рад, что ты в порядке, брат, - говорит он и отходит к столу, садится на табуретку. На нем резиновый костюм для подводного плаванья, а в руках маска с трубкой, - пить хочешь?
- Да, - отвечаю я, пересохшими губами.
Делаю усилие, и сажусь в кровати, спуская босые ноги на дощатый пол. На полу, вижу, прямоугольную рогожку, отдаленно напоминающую коврик, очень мягкий на ощупь (видимо, обработан каким-то химическим составом).
Адам протягивает мне круглую чашку с водой. Я пью воду, и гляжу на свои бронзовые от загара руки. На мне желтая майка без рукавов, и светлые парусиновые шорты. Ничего не помню. Почему? Зачем? Как оказался здесь?
- Где мы? – спрашиваю Адама.
Он смеется.
- А ты как думаешь? На Балли, конечно же.
- Как мы сюда попали? Когда приехали?
Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.
Говорит, что мы здесь уже дней пять. Но мне видимо скучно, потому что я постоянно скулю, и прошусь домой. Вот вчера, например, надрался текилы, и отправился плавать, ночью, один.
- Видимо, собирался до самого Кладно плыть (хохочет, скаля белые зубы).
Конечно же, начал тонуть, потому что, плаваю хреново. Он вытащил меня едва живого из воды. И вот…
- Я не помню. Я ничего не помню…
- Еще бы, четыре бутылки текилы…
- Какое сегодня число?
- Не знаю, - Адам пожимает плечами, и лукаво щурит глаза, - 20-е, 19-е, какая разница?
Я сижу, схватившись руками за голову, и без остановки твержу одну единственную фразу:
- Я не должен быть здесь, ...я не должен быть здесь, - похоже, она прорвалась сквозь мрачные дебри моего подсознания. Да вот беда, не могу вспомнить, где же я должен быть сейчас…
Дико таращусь на брата и спрашиваю его:
- Почему я пытался уплыть?
- А я почем знаю, - отвечает он со скучающим видом, - клаустрофобия, должно быть (улыбается).
- Не понимаю. Ничего не понимаю, о чем ты? Какая клаустрофобия?
- Да ты же совсем спятил, когда я сказал, что мы на острове, - с интересом смотрит на меня, ожидая реакции.
- На острове, на острове…, - бессмысленно повторяю я, всем существом ощущая, как тревога обступает меня со всех сторон, - а как мы отсюда выберемся? Мы же не можем остаться здесь навечно?
- Я бы остался, - совершенно серьезно замечает Адам, - Но ты прав… Паром приходит раз в четыре дня?
- А следующий когда? – спрашиваю я.
- Сегодня. Но мне кажется… (издевательски ухмыляется), он только что отчалил…
Меня точно подбросило, я вскочил на ноги (откуда только силы взялись) и пулей вылетел из комнаты. Чуть шею не свернул на этой чертовой лестнице, бросившись вниз. Бежал, задыхаясь, по горячему песку, и видел, как маленький кораблик медленно удаляется от берега.
- Нет! Стойте! Подождите! Не оставляйте меня! – кричал я, срывая голос.
Но меня не услышали, не увидели, не вернулись за мной…
Помню, что еще долго бежал вдоль линии прибоя, кричал, махал руками, пока ни споткнулся о какую-то корягу и упал лицом в воду.
Выбравшись из воды, я, с трудом волоча ноги, пошел обратно. Песок плотно облепил мокрые лодыжки, точно на мне были надеты тяжелые сапоги, что ощутимо затрудняло мое продвижение. И вот, наступил момент, когда силы совершенно оставили меня. Я сел на песок и заплакал, не понимая своего состояния. Не понимая, своих слез. Не понимая, почему так нестерпимо желаю выбраться с этого острова.
- Что, не успел? – услышал я голос над головой. Адам, он так неожиданно оказался рядом.
Я взглянул на него и не ответил.
- Ты плачешь? Почему? – с почти детской наивностью спросил он.
(Но я видел его глаза, в них не было сочувствия или недоумения. Он, как всегда, анализировал. Анализировал мое состояние, что бы ударить еще больней...)
Я молчал.
- А, - как будто бы догадавшись, произнес он, - если ты на счет этого..., то можешь не беспокоиться, ее уже похоронили.
- Кого? – с ужасом спросил я, вперившись в брата безумным взором.
Вот теперь, он действительно удивился.
- ЕЁ, - ответил он, и его губы исказила жестокая насмешливая улыбка.
- Мама умерла? – спросил я, кажется, только сейчас начиная вспоминать про конкурс в Дрездене, про звонок Карины, и…
- Мама умерла, а мы здесь? – в отчаянье вскричал я, - Почему? Зачем?
- А по-моему, это даже забавно…, - произнес Адам ухмыляясь.
Он сказал, что нашел меня мертвецки пьяного на Веллинштрассе. (Но я не помню, что бы вообще выходил из номера.) Привез в гостиницу. Оттуда позвонил в аэропорт и заказал два билета на Балли.
- Да не волнуйся так, с твоей конторой я тоже все уладил.
(Он позвонил в офис, и от моего имени, взял для меня две недели отпуска. Сославшись на трагические обстоятельства в семье. Упомянув, о смерти мамы и о том, что похороны в четверг. Даже мой шеф, будучи отъявленной скотиной, не нашел, что на это возразить.)
- Что ты сделал? – переспросил я, - ...ушам своим не верю!
- Я подумал, так будет лучше.
- Для кого лучше, для тебя? А ты подумал обо мне, о Карине?
- Да кому нужны эти похороны. Уж точно не ЕЙ.
- Боже мой, Карина, она же никогда мне этого не простит. Того, что оставил ее одну... Я и сам себе не прощу… Как я мог…?!
Но Адам уже не слушал, он повернулся и медленно пошел к хижине. Я просто взбесился, бросился за ним. Догнал, рывком развернул к себе и со всего маху двинул кулаком в челюсть. Адам упал.
А я стоял над ним и кричал ему в лицо, захлебываясь в слезах:
- Это ты виноват! Ты! Ты притащил меня сюда, когда я должен был быть, там, с ней. Зачем? Как ты мог? Что же ты за сволочь, Адам?!
Ну нет, хватит с меня, я больше здесь и секунды не останусь… И если понадобится плыть, поплыву…
Я ринулся к хижине в надежде найти там жилет или надувную лодку. Не может быть, что бы нам не оставили хоть что-нибудь, хоть спасательный плотик...
Но и двух шагов пройти не успел, ощутив страшную боль, как будто затылок стремительно пронзил раскаленный металлический гвоздь. Такую боль..., точно моя голова сейчас взорвется и рассыплется в прах.
- А-ааааа! – взвыл я и упал на колени. Повалился навзничь, катался по песку и вопил, сжимая руками вески.
Подошел Адам и ухмыляясь посмотрел на меня, так, словно спрашивал: «Ну что, больно тебе?».
И именно в тот момент, я осознал, что это сделал он...
- Как же ты мне надоел, Вик, - выплевывая кровь, произнес Адам, я кажется, разбил ему губу, - ты даже представить себе не можешь…, как… Но видимо, это мой крест, - он снова оскалился, и глаза его вспыхнули ненавистью, а он, даже не попытался скрыть этого, их выражения, - возиться с таким ничтожеством, как ты!
Он пнул ногой песок… И я зажмурился, потому что, рой мелких песчинок полетел мне прямо в лицо, в глаза, в рот. Я задохнулся … А он, продолжал:
-А ведь я, надеялся услышать слова благодарности… По-моему, здесь гораздо лучше, чем в Кладно - да, думаю, ее похоронили именно там. Там, должно быть, сейчас идет снег и очень холодно. А здесь, посмотри, какая красота вокруг – солнце, море, золотой песок.
Единственное, что я мог видеть – это ослепляющий круг солнца над головой и лицо Адама в золотисто-белых отблесках.
- Даже смешно слушать, - говорил он, - причитания о том, чего ты лишился… Черного пиджака? Траурной процессии? Скучных соболезнований? Ты действительно хотел бы быть сейчас, там, рядом с ней? Очень сомневаюсь… Хотя…, каждый развлекается, как умеет…
- Да ты, просто псих! – воскликнул я, - С тобой бесполезно говорить. Ты думаешь только о себе, о своих удовольствиях. Тебе на всех наплевать, на всех…! Я все равно не останусь здесь, слышишь! И ты не сможешь меня остановить… Не сможешь заставить! Тебе придется меня только убить!
- Убить?! – повторил Адам и как-то странно улыбнулся.
Я попытался подняться, но стоило мне чуть пошевелиться, как все мое тело пронзила нестерпимая боль. Я сжал зубы, предпринимая еще один рывок, но Адам не позволил мне встать. Он поставил свою босую ногу на мою грудь… А у меня, при этом, возникло такое ощущение, будто меня придавило бетонной плитой, весом не меньше тонны. Я был не в состоянии, ни двинуться, ни вздохнуть…
- Как же ты можешь, Адам? – прошептал я из последних сил, сдавленным голосом, - она ведь и твоя мать…
Он разозлился.
- Запомни, - бросил он, с такой яростью, что мне показалось, будто языки пламени, вырвавшись из раскаленного горна, обожгли моё лицо, а может, это было солнце неподвижно стоявшее в зените, - запомни, - повторил он, сильнее надавив ногой на мою грудь, - у меня нет матери! И никогда не было!
Я уже не мог больше терпеть…, было так плохо…что, я почти потерял сознание от боли и удушья. Последние, что я видел - было лицо Адама…, он что-то говорил, но я слышал лишь обрывки фраз… И это безжалостное солнце - слепило глаза, обжигало лицо… И я чувствовал, что умираю.
- Следовало бы оставить тебя здесь, - произнес Адам и усмехнулся, - но, ты мне еще нужен.
Он буквально за ногу поволок меня к хижине. И уже…, я больше ничего не помню. Кажется, я потерял сознание.
Я очнулся утром следующего дня, как мне кажется…
Помню, было холодно…, сыро…, шел дождь. Я слышал шум дождя. Капли…, капли барабанили о крышу, влажный воздух…
