...
Я лежал на топчане и смотрел вверх на потолок. Адам сидел в углу на табуретке, опершись спиной о стену и сложив свои длинные загорелые ноги на другой стул. Он сидел, там, и курил сигару. Этот запах…, этот едкий дым, он окутывал меня всего, усугубляя головную боль.
Я пошевелился, и Адам…, через какое-то время подошел ко мне. Он склонился надо мной…, по-моему, даже встал на колени возле моей кровати, потому что, его лицо оказалось очень близко. Может быть, даже сел на пол…, и сказал:
- Прости, я кажется, вчера перегнул палку. Прости, я был не прав… Да ладно, не дуйся…
Я отвернулся к стене.
Я не хотел говорить с ним. Не хотел его слышать. Я уже ничего не хотел. И я знал, что мы уберемся с этого проклятого осколка суши, только когда ОН этого захочет. Только, когда ОН отпустит меня. И было бессмысленно сопротивляться. Было бессмысленно что-то делать. Все мои попытки заранее были обречены на провал…, и убежать было нельзя. И это бессилие, отчаянье, эта боль…, что я здесь, когда я должен был быть, там, вместе со своей семьей – сводили меня с ума. Я чувствовал, что если бы я умер, то был бы избавлен от этой боли. Почему я не умер тогда, вчера, когда лежал на песке, под палящим солнцем, и видел над собой Ангела Смерти, в образе Адама.
- Прости, - сказал он, вот так просто, - прости… Я был не прав. Да ладно, не дуйся на меня… Ну, подумай сам, разве нам было плохо вдвоем? Подумай, ты и я – нас двое и нам больше никто не нужен. Ты принадлежишь мне, а я тебе, и нет никого, кто бы мог нарушить эту связь. Хорошо, я согласен, что Кетрин была очень близка тебе… И пожалуй, я не правильно поступил, отняв у тебя возможность попрощаться с ней… Признаю. Но это уже не важно… Это было важно для тебя, но не для нее… Поверь мне! А Карина и Грег? Они ведь совершенно чужие люди для тебя. У тебя нет никого ближе, чем я. Я – твой брат. И нам надо держаться вместе. И меня очень огорчает, что ты этого не понимаешь, не хочешь понять…
Я не отвечал ему. Я заткнул уши руками, что бы больше не слышать его. А он больше ничего и не сказал.
Так прошел целый день. А дождь все лил и лил, и если бы наш домик не был водружен на высокие деревянные сваи – мы бы давно уже утонули. Крыша промокла и с потолка капала вода.
Я смотрел, как она капает на пол. Мне почему-то захотелось пить, и я попросил Адама дать мне воды.
- Пожалуйста, дай мне воды, - сказал я.
Услышав мой голос, Адам встрепенулся, но тут же, словно спохватившись, пренебрежительно бросил мне в ответ:
- Я тебе не служанка, - и как мне показалось, в его голосе прозвучала обида, - встань и сам возьми.
Но я даже не пошевелился, тогда Адам, хоть и с большой не охотой, но все же смилостивился и принес мне чашку с водой. Я сделал глоток и поставил чашку на пол у кровати. Тогда, вода с потолка начала капать в чашку, производя звуки похожие на: блюм, блюм, блюм! Я, склонив голову на бок, смотрел, как падают капли и отскакивают от гладкой поверхности воды. Адам, заняв свое прежнее положение, не спускал с меня глаз, но больше уже ничего не говорил.
Дождь шел несколько дней. И все это время я практически не подымался с постели, потому что силы мои совершенно меня оставили. И я почти все время спал, так как это было единственное лекарство от мучавшей меня мигрени. С Адамом я почти не общался, да и в принципе, он не слишком в этом нуждался. Он часто уходил из хижины, и по долгу сидел на улице под навесом. Или плавал в океане, и дождь ему был не помеха.
Примерно, через три-четыре дня пришел паром, и мы уехали. Выбравшись с острова, я вернулся в гостиницу, забрал свои вещи и документы, и поехал в аэропорт, не оглядываясь. Ни говоря ему ни слова. Да он и не ждал от меня ничего. Он отпустил меня. А мне казалось, что я бегу…, бегу…, и он вот-вот настигнет меня, остановит, вернет, снова лишит воли, вмешается, повлияет на мое решение… Но он не посмел остановить меня. А может, не захотел. Он отпустил меня, и я уехал в Дрезден.
Около недели у меня была жуткая депрессия.
Я не звонил домой, хотя на автоответчике было записано несколько посланий от Карины. Бедная девочка думала, что со мной что-то случилось. Она звонила. Она спрашивала: где я? что со мной? А я не ответил. Не посмел.
Я не знал, что ей сказать! Что со мной? Почему меня не было на похоронах? Почему? – и я не позвонил ей.
Около недели я прибывал в совершенно жутком состоянии – мне не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Но я ходил на работу. Я ходил на стройку, я видел людей – и меня охватывал страх. Когда кто-то пытался со мной заговорить, я весь аж трясся, но пытался себя сдерживать, кажется, отвечал, спокойно без нервов. При этот ощущая, что меня просто загоняют в какой-то страшный угол или реально угрожают моей жизни. Выходить на улицу, для меня было мученьем.
Я уходил с работы раньше на 2-3 часа. Или отправляясь на обед, больше не возвращался в офис.
И вот, я прожил так неделю. Потом, кажется, пришел в себя.
Подготовительный этап к строительству был завершен и вообщем-то мое присутствие в Дрездене больше не требовалось. Вскоре я вернулся в Прагу, но там оказалось еще невыносимее. Здесь на меня давило все: небо, потолки, вывески, знакомые лица, воспоминания. Я думал, что еще один день, и я выброшусь из окна. Что меня остановило от этого, не знаю, но точно не Адам.
